Галкова Ольга Валентиновна (Волгоградский государственный
педагогический университет, доцент, кандидат исторических наук)
Малкова Ольга Петровна (Волгоградский музей изобразительных искусств
им.И.И.Машкова, старший научный сотрудник, кандидат искусствоведения)
Савицкая Ольга Николаевна (Волгоградский государственный
педагогический университет, доцент, кандидат исторических наук)

Утопии и реальность в искусстве И.И.Машкова первой половины 1930-х гг.
(на материалах Волгоградского музея изобразительных искусств им. И.И.Машкова)
// Произведение искусства как документ эпохи.  Время, язык, образ.
Часть. 2. М.: БуксМАРТ, 2014. С. 159-187.

Илья Иванович Машков (1881-1944) - один из самых ярких художников первой половины ХХ в., чаще всего воспринимается исследователями как лидер модернистской группировки «Бубновый валет», знаковая фигура русского авангарда. Однако художник прожил долгую творческую жизнь, отразившую трансформации отечественной культуры первой половины ХХ в. При этом мастер был не только выдающимся живописцем, но и педагогом, талантливым организатором, чей общественный темперамент позволил ему воплотить в жизнь один из самых фантастических и показательных для своего времени культурных проектов по преобразованию его родной донской казачьей станицы Михайловской [1] в  образцовый городок социалистической культуры. Сопоставление текстов, живописных полотен и общественной деятельности мастера [2] дает возможность приблизится к пониманию характера творческого мышления художника, его представлений о назначении искусства, восприятии своего времени, взаимоотношений с реальностью.

Строительство «города будущего» выпало на страшные годы голода, коллективизации, расказачивания, раскулачивания, политических репрессий. Откликнувшись на призыв партии, а также ощутив конфликт с системой официальной культуры, в 1930 г. И.И.Машков приехал к себе на родину, чтобы «запечатлеть колхозную новую, неизведанную реальность» [3]. Однако там он столкнулся с ужасающей картиной разорения, нищеты, культурной деградации ранее процветавшей станицы. И.И. Машков сделал горестный вывод: «Казачья станица, как таковая, уничтожена до основания» [4].

Несоизмеримо более страшной, по сравнению с материальными потерями, представлялась Машкову трагедия людей, которых «…грабили, подводили под высылку, вымогали, насиловали. Многие обезумевшие от этого террора и грабежа как зачумленные повиновались неизбежному безысходному концу, разоренности, голодовке,  распуханию от голодовки и вымиранию -  1933 год был страшный голод. Жители утверждают, что в этот год вымерло до 10%, голодающие доходили до невероятного отчаяния и ели несъедобное…» [5].

Увиденное обрушилось на художника тяжелейшими духовными переживаниями. «Вся эта картина нужды, трудностей и некультурности произвела на меня еще более сильное впечатление, чем все то, что я когда-либо видел» [6], - свидетельствовал Машков, - ибо «смотреть без содрогания сердца было невозможно на колхозников, испытывавших большие трудности, которые задыхались в своем бедственном положении», погрузило его в атмосферу, когда «писать, изображать что-либо было невозможно» [7].  И тогда он по собственной инициативе развернул грандиозную деятельность по культурному строительству, которому он посвятил 7 лет своей жизни.

Сначала им была создана изостудия для молодежи (1930 г.), через год в перестроенной бывшей Сретенской церкви организован Дом социалистической культуры (ДСК), при котором действовали множество художественных, спортивных, производственных, политико-просветительных кружков, команд, студий, несколько театров, кинозал, оркестры - народных инструментов, шумовой, джазовый, струнный, библиотека, бильярд, парашютная вышка, футбольное поле и другое. В 1935 г. Машков добился придания хутору Михайловскому статуса районного центра вновь созданного Хоперского района и настаивал на перевод сюда ряда промышленных предприятий и  учебных заведений. Планы Машкова со временем приобретали все более монументальный размах, он задумывался о преобразовании культурной жизни всего Сталинградского края.

Этот проект являет таким же проявлением авторской  версии мира, как и картины Машкова, прославляющие природную роскошь бытия. В своих художественных произведениях он созидает мир, исполненный здоровья, мощи, сил плодородия, энергии. Организуя сбор пожертвований, отправляя тонны посылок в Михайловскую, добиваясь поддержки ряда московских организаций и партийных лидеров, вовлекая все отпущенные ему личные ресурсы (он умолял, убеждал, апеллировал к партийным директивам, привлекал к работе своих родственников, московских коллег) [8], Машков работал над созданием на родине мира изобилия, в определенном смысле родственного образному строю его натюрмортов.

Документы из архива Машкова свидетельствуют о крайней напряжении его сил и  драматизме реальных коллизий борьбы художника за свой проект, конфликтах с местной властью и жителями станицы, доходившими до взаимных угроз и оскорблений. Проект Машкова осуществлялся практически исключительно за счет его неиссякаемой энергии, личного участия, связей художника в высших эшелонах власти и заглох, как только Машков то ли устав от борьбы, то ли испугавшись за свою жизнь и свободу из-за тесных связей с недавно репрессированными сталинградскими руководителями, перестал  приезжать на родину. 

Однако накал этой борьбы не нашел никакого отражения в живописи. Картины «михайловской» серии («Станица Михайловская»,1930-е гг., «Дворик в станице Михайловской», 1930-е гг., «Степь. Репейник», 1933г., «Площадь в станице Михайловской», 1933 г., ВМИИ) являют разительный контраст по отношению к событиям, составлявшим жизнь художника. Машков не сделал темой своих живописных работ культурные преобразования, как и мрачные реалии жизни Михайловской. Изысканная, драгоценная живописная ткань, но не социальное содержание интересует Машкова. Видимо, искусство для него- исключительно территория прекрасного. Неполноценное, болезненное не может, по его представлениям, быть предметом его искусства.

Художник добивается максимальной для всего своего творчества точности в передаче специфики места и состояния природы: величественного пространства, степного колорита, света, придающего предметам белесый оттенок, ощущения знойного марева, дрожащего над пропеченной землей. Его привлекают тончайшие нюансы фактур земли и растительности. Виды станицы проникнуты единым состоянием покоя, светлой гармонии.

Мотивы этой группы работ очень скромны, конкретны и узнаваемы. Многое из того, что изобразил Машков, существует и сегодня. На его картинах  присутствуют дом двоюродного брата художника, базарная площадь, здания Богоявленской и Сретенской церквей. Художник запечатлел характерный облик хоперской станицы с хатами, крытыми чаканом, ветряной мельницей, левадами, плетнями. Но это вполне может быть станица XIX в. или начала ХХ в. В картинах мира, жанровых сценах практически полностью отсутствуют признаки, маркирующие время. По своей интонации, по точности деталей, остроте переживания счастья они полностью совпадают с его детским воспоминаниям, запечатленным в тот же период в автобиографической повести «В своих краях» [9]. В его живописи тонкий реализм и фантасмагория сливаются в новую реальность.

Здесь нет разрушенных домов, бритоголовых чумазых детей, закутанных в рванье колхозников, которых мы видим на фотографиях, сделанных самим Машковым фотоаппаратом, приобретенным для ДСК. Нет каких-либо свидетельств страшного голода 1932-1933 гг., который унес множество жизней. Нет того сурового, пугающего, опасного мира, эхо которого звучит в его текстах и для которого искусство оказалось неспособным найти аналоги. Он создает искусство, которое дает возможность отгородиться от реальности, пережить ее. Мечтая о будущем, он оглядывается в прошлое. Искусство здесь выполняет реабилитационную, компенсаторную функцию, создавая комфортное пространство для выживания художника.

Его планы по культурному преображению станицы Михайловской демонстрировали такой же отрыв от реальности, что и его искусство 1930-х гг., что являлось свидетельством утопического мышления эпохи, но, в то же время, отражало максимализм, безапелляционность суждений, свойственные художнику Машкову во всех начинаниях. Машков обнаруживает в социальной активности черты, присущие и его искусству: гиперактивность, агрессивность воздействия, гигантоманию, настойчивость. Т.о. здесь мы становимся свидетелями распространения методов, господствующих в мастерской художника за ее пределы.

Глубокие разочарования, постигшие художника в деле преобразования действительности, сказались в резкой перемене его видения и стиля, нашедшей отражение в репрезентативных портретах и натюрмортах. Искусство Машкова отразило нарастание напряжения в удушливой, тревожной атмосфере советского общества 30-х гг. ХХ в.

В 1932-1935 гг. была создана группа работ - темных, жестких по живописи, с форсированными светотеневыми и цветовыми контрастами («Пионерка с горном»; «Привет XVII съезду ВКП(б), ВМИИ). Их можно отнести к очень честным и точным свидетельствам времени, в котором тема обличения скрытых врагов стала повседневной, а бдительность - главной добродетелью. Образ врага незримо присутствует в этих работах Машкова. Энергия покидает мазок и колорит, меркнет свет, жизнь замирает. Напряженная настороженность, почти угрожающая сила образов, мертвенная неподвижность отражают мировосприятие художника.

Самое парадоксальное и драматичное произведение такого рода – «Привет XVII съезду ВКП(б)» (1934г.). Странно двойственный текст включает ноту тоски, ощущения бессмысленности, тупика. Публичные выступления Машкова, насыщенные клятвами верности, восхвалениями партии и вождей [10], не убывающая общественная активность говорят не только о стремлении к выживанию, но и о горячем стремлении принять свое время. Однако его чувство жизни проступает, скорее всего, неосознанно, и проявляется в качествах его художественного языка. В мавзолееподобной композиции ощущение близости смертельной опасности, ирреального ужаса, запредельной жути, безусловной мертвенности всего изображенного звучат одновременно с торжественной мелодией. Возможно, это одно из самых откровенных свидетельств мирочувствования советского общества, парадоксально совмещающего ощущение побед и бессилия, психологию гордого преобразователя жизни и раба, особого измерения, где жизнь не отличить от смерти.

Отношения Машкова-художника с действительностью избирательны, из всего спектра он извлекает те стороны, которые родственны его миропониманию. Однако не в сюжете, но в образном строе искусство Машкова дает очень честную картину жизни. Его живопись отразила и головокружительный восторг от захватывающих перспектив начала 1910-х и сосредоточенное строительство собственного основательного здания искусства второй половины 1910-х. И убывание энергии, юмора в течении 1920-х, и мечту о рае на земле, воплощенную в пейзажах и монументальных работах 1930-х. И мрачный ужас, пошевеливание в толще жизни абсурда и хаоса - все тревоги и страхи, которым художник не давал выхода, но которые были внутри. Вольно или невольно творческая личность связана тысячами нитей со своим временем, воспроизводя уникальным образом неповторимую комбинацию добра и зла, света и мрака эпохи. Работы Машкова, являющиеся результатом стремления претворить свой дух в красках, выступают и как голос своей эпохи.

Время Машкова продемонстрировало решительное превосходство жизни перед искусством, обнаружило неспособность отразить художественными средствами масштаб великих трагедий, надежды и иллюзии, ошеломительные перемены и жизненные повороты. Сам жизненный материал, перед которым меркнет любое искусство, требовал определенной отстраненности последнего в целях самосохранения. Искусство Машкова, как и искусство подавляющего большинства художников - его современников, лишь косвенным образом свидетельствует о самом главном - о грандиозных трансформациях, изменивших общество, искусство, человека в ХХ в.