О.А. Соколова[1]

В мастерской И.И.Машкова

1918 год. ВХУТЕМАС. Принимали нас туда совершенно просто - нужно было только принести справку из домового комитета, что тебе уже исполнилось 16 лет. До этого мне удалось побыть только месяца полтора в студии К.Ф.Юона и то только по воскресеньям, на набросках... Говорят, что таких учеников и хотели, неиспорченных старой академической выучкой. Я, действительно, была в то время совершенно в художественном отношении необразованна, собственно, не знала даже толком, кто такой Машков Илья Иванович, в мастерскую которого поступила по какому-то наитию.

Времена для Москвы были тяжелые, суровые, голодные годы. В мастерских на Мясницкой улице, в бывшем Училище живописи, ваяния и зодчества было людно, шумно - толкалось много народа. Илья Иванович Машков ревностно руководил делом. Я ходила на занятия урывками, от случая к случаю, так как одновременно поступила работать в так называемом «Мопленбеже», организацию, занимающуюся разгрузкой эшелонов с голодными, оборванными солдатами, хлынувшими в огромном количестве с фронта по домам...

Помню, я стояла неподалеку от своего «розового» натюрморта (в другом конце нашей громадной мастерской был еще и мой «белый» натюрморт). Мастерскую обходил Илья Иванович. Он внезапно остановился около моей работы. Я робко подошла. Ведь всякий начинающий художник еще не знает, кто он, часто задает и себе и другим вопрос: «а стоит ли мне заниматься?». И далеко не всегда и не всякому можно на это точно ответить.

Илья Иванович очень строго мне сказал: «А вы ходите, ходите... Сейчас здесь работают Комиссии, если вас не будет на месте, могут отчислить. Так что хотя бы некоторое время надо быть здесь. Ходите...» На душе стало приятно, я поняла, что попала в круг внимания этого очень талантливого художника, своеобразного человека.

Мой «розовый» натюрморт состоял из предметов от светло-розового до темно-крапчатого цвета. «Белый» - из предметов только белых: белый кувшин, белый лист бумаги, на фоне белой оштукатуренной стены, белой тряпки, белой кафельной плитки, белой фарфоровой чашки, - все белое и все разное. Вот так мы и знакомились с этим разнообразием мира вещей, которые нужно было выразить, хотя и в белом, но разном цвете, а, следовательно, разной фактурой, разной обработкой поверхности холста. Был натюрморт «темный» - сплошь из темных вещей. Был - только из металлических предметов - медный таз, кастрюля, что-то чугунное и т.д. Здесь уже требовалось передать и металлический блеск, и тяжесть чугуна, и другие «металлические» признаки... Вся эта работа была очень интересной и очень полезной.

Илья Иванович, талантливый самородок, каких, как говорят, у нас немало на Руси, создал и свою «педагогическую» систему. Между прочим он ввел обязательное занятие гимнастикой. Обязательное занятие физкультурой в учебном заведении сегодня обычное явление, но в то время были новинкой. Илья Иванович любил говорить: «В здоровом теле - здоровый дух». Раз в неделю урок ритмики вела у нас преподавательница из института ритмики. Второй урок вела я (года два я занималась художественной гимнастикой и танцами у Алексеевой, последовательницы Айседоры Дункан). В строю занимающихся у меня стоял в трусиках сам Илья Иванович.

Стремясь задержать в нас «здоровый дух» Илья Иванович был неутомим и изобретателен. Центральное отопление бездействовало. Во всех мастерских стояли маленькие, железные "буржуйки", у нас же топилась великолепная большая кирпичная печь, сложенная по всем правилам с помощью наших мальчиков собственноручно Ильей Ивановичем. Для печки нужны дрова, их давали очень мало. У нас было заведено - каждому принести из дома, кажется, по 2 полена в месяц, или ехать на порубку в лес... Многие из нас могли бы привести этот дровяной паек: и Андрей Гончаров, и Петр Вильяме, и Екатерина Зернова, и я. Но Илья Иванович сказал нам: - «Вы должны быть передовым отрядом, должны показать пример".

И вот мы едем, вернее, идем в мороз, за 16 километров, в лес, где нам отвели делянку, и везем за собой двое больших саней, сделанных, как и печка, при непосредственном участии Ильи Ивановича. Валим громадные деревья, пилим, загружаем свои сани, и, уже с трудом, тащим их в Москву.

Часам к 12 ночи притащились в М. Харитоньевский переулок, где у Ильи Ивановича была студия, где нас ждали, где топилась печка, на которой сам Илья Иванович пек пшеничные лепешки. Напившись чая с лепешками, мы совсем «растаяли», улеглись спать /девочки на антресолях/ в тепле, совершенно разнеженные таким приемом, забывши все невзгоды. И конечно, на вопрос: «А поедешь еще?» - каждый с энтузиазмом отвечал: «Поеду!».

Энтузиазм - главное, что двигало нами, голодными, плохо одетыми, плохо обутыми, но неунывающими, готовыми сдвинуть горы. У нас в мастерской работа шла полным ходом, к нам все стремились попасть, уже числилось человек 300, хотя фактически работающих было человек 50 - столько еще помещалось в мастерской.

Больше к нам уже перестали записывать.

В других же мастерских в это время почти не работали, кое-где увидишь группу унылых людей, греющих около железной печурки руки. ВХУТЕМАС держался тогда мастерской Машкова, это правда! На вторую зиму у нас была организована так называемая артель. Это уж, конечно, совершенно новая форма учебного процесса, причем, как оказалось потом, превысившая наши силы. Не помню все или не все занимающиеся стали не просто учащимися, но артелью, которая должна была работать в мастерской с 9 утра до 9 вечера /!/. На разные, случайные, например, опоздания, отмечавшиеся дежурным, или личные дела - в неделю разрешилось истратить 5 часов. Интересно, что спустя месяц, когда на общем собрании артель подводила итоги, выяснялось, что никто не взял целиком своих 5 часов: кто-то использовал 2-2,5 часа, другие не взяли ни одного свободного часа.

Так как я попала в первое же время в число дежуривших, очень хорошо помню, как все это было. На неделю выделялись два дежурных. Их обязанностью было - прийти до 9-ти часов, чтобы успеть приготовить дрова, растопить печь, прибрать мастерскую, подмести, расставить по местам мольберты - словом, все сделать так, чтобы пришедшие сразу, не отвлекаясь ни на что, могли в хорошей обстановке приступить к работе. Занятия живописью проходили строго от 9 до 12 часов, больше писать не разрешалось. Илья Иванович говорил, что писать подряд можно не более 2-3 часов, и что дальнейшая работа будет вредно отзываться на живописи, из-за утомления. Дежурные к этому времени должны были приготовить обед.

В то время Е.Зернова из нашей артели получила заказ на несколько панно от какой-то военной организации, где давали хороший паек - мясо, крупу и прочие роскошные продукты. Этот заказ Е.Зернова передала в нашу артель, и к обеду, получаемому нами из столовой /главным образом кипяток, зеленые капустные листья и кормовая свекла/, мы добавляли все это богатство - получались отменные блюда.

Затем у нас шли часы выполнения заказа. Мы писали вывески на железе и на стеклах окон магазинов белилами. Помню одну: «Торговля ненормированными продуктами и зеленью», очень характерную для того времени надпись, так как только что была разрешена продажа без карточек. Были отведены часы для рисунка, и, наконец, часы, вроде как бы для отдыха, когда мы все садились вокруг Ильи Ивановича, и он вел с нами беседы, рассказывая о Париже, как там работают художники, как устраиваются выставки... и всякое другое. Говорил же он всегда очень своеобразно.

Самое главное и замечательное в этом самом ВХУТЕМАСе было то, что нас учили не быть ремесленниками в искусстве, из нас выковывали художников, и это было самое ценное! Если вспомнить, какие замечательные были у нас руководители, - все становится ясным.

Вспомним добрым словом и Петра Петровича Кончаловского, который почти каждый день приходил к нам в мастерскую навестить своего дружка Илюшу, радовавшегося всегда, когда он видел в дверях представительную фигуру своего Петруши...

Вспомним плеяду замечательных мастеров - Фаворского В.А., Купреянова Н.Н., Кузнецова П.В., Шевченко А.В., Фалька P.P., Куприна А.В. и многих других. Все, кто были в то время и остались до сего дня заметными, выдающимися мастерами, все были у нас в мастерской, воспитывали нас.

Часто к нам приходил А.В. Луначарский и, стоя у твоего мольберта, рядом с тобой, разговаривал об искусстве. Не раз запросто навещал нас Маяковский, на вечера которого, например, в Политехнический музей, нельзя было попасть. К нам же он приходил всегда точно в назначенное время и целый вечер читал свои стихи /без всякого вознаграждения/. Помню как-то я сидела в коридоре на ларе рядом с самим Владимиром Владимировичем, мы болтали ногами /ларь был высокий/ и шутили по пустякам.

Кумиром нашим был Мейерхольд. В публике, у обывателей, он был еще не понят, а ВХУТЕМАС его любил. Мы иногда, не жалея ладоней, почти при пустом зале, одни и поддерживали его, нам часто от Мейерхольда присылались контрамарки.

Все это никогда не забудешь. ВХУТЕМАС дал жизнь многому и многому интереснейшему в области искусства. Мы никогда не говорили ни о каких деньгах, ни о так называемом «устройстве», о чем часто говорят сегодня, когда многие художники получают большие деньги, но мы были счастливы. И я весьма, весьма благодарна судьбе, что юность моя пришлась на это необыкновенное время.

Февраль 1971 г.

[1] Соколова Ольга Александровна (1898-1991)-живописец, график. В 1916 г. Она была  в числе первых 11 женщин, принятых в Московский университет, где посещала одновременно отделения философии и истории искусств. Одновременно с занятиями в университете О. А. Соколова поступила в танцевальную студию последовательницы Айседоры Дункан Л.Н. Алексеевой. С 1918 г. она обучалась во ВХУТЕМАСе — ВХУТЕИНе у А. Древина, И. Машкова, Н. Удальцовой, А.Шевченко. С 1928 была участником выставок, входила в состав общества «Рост».