Я родился 17 июля 1881 года, в станице Михайловской на Дону. Мои деды — крестьяне Рязанской губернии.
В 1889 году меня отдали учиться в приходскую школу в Михайловской станице.
Тяжелые материальные условия моих родителей заставили их отдать меня «в люди», не считаясь с моими способностями к технике и искусству.
Лет до пятнадцати я затруднялся определить, что мне больше нравилось — техника или живопись. Так как меня считали почти никуда не годным человеком, а мое увлечение рисованием и техникой считалось никому не нужным бездельем, то я украдкой от служащих и хозяев занимался тем и другим, насколько это было возможно. Когда в 1896 году слегка улучшились условия для торговых рабочих и служащих, я в праздничные дни после службы, обычно с четырех часов, уединялся и наслаждался живописью. Это определило мою судьбу как художника. В моем распоряжении был художественный материал в виде дешевой акварели. До этого я не видел ни одной картины, написанной рукой художника. Я продолжал работать самоучкой. Как ни старался я скрыть то, чем занимаюсь, все же служащие об этом знали.
Я продолжал писать акварелью по праздникам, копируя с олеографий и некоторых картинок, пока один любитель не помог мне выписать из Москвы нужные масляные краски. В конце 1899 года о моих занятиях знали не только хозяйская семья, служащие, рабочие этой фирмы, но и другие граждане города.
Приблизительно в декабре этого же года в праздники, после четырех часов, я сидел, как обычно, за самодельным мольбертом при керосиновой лампочке, копируя какую-то картину. В трех комнатах первого этажа в это праздничное время никого не было. Мою работу неожиданно нарушил какой-то неизвестный любопытный, разглядывавший меня в окно. Через полминуты этот человек в сопровождении одного нашего служащего вошел в комнату, где я писал. Он оказался учителем рисования местной гимназии Н.А.Евсеевым. На его вопрос, хочу ли я учиться рисованию, я задал ему тоже вопрос: а разве этому учатся? Он предложил мне прийти к нему на квартиру, посмотреть его работы. После этого визита я окончательно решил во что бы то ни стало сделаться художником.
В феврале 1900 года я заявил хозяину о своем уходе. Борисоглебский учитель рисования обещал мне помочь поступить учиться в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где когда-то он сам учился вместе с Коровиным, Архиповым, Левитаном, Нестеровым и другими. Пробыв в Борисоглебске до августа этого же года, я затем отправился в Москву.
Приехав в Москву, я первым делом разыскал Училище живописи, ваяния и зодчества. Для меня стало неприятной неожиданностью, что нужно держать конкурсный экзамен по рисованию и что у моих конкурентов очень хорошая подготовка. В дни экзаменов я был в ненормально-лихорадочном состоянии. Я никогда в жизни не прилагал таких усилий и стараний, чтобы хорошо нарисовать и выдержать конкурсный экзамен.
1 сентября этого же года я узнал, что выдержал экзамен по рисованию, и был неописуемо счастлив. С первых же дней занятий я познакомился с одним товарищем по курсу, и мы на равных условиях сняли меблированную комнату за двенадцать рублей в месяц на Домниковской улице, в бывших Казанских номерах.
Когда я держал экзамен в Училище живописи, первого курса не существовало, поэтому поступали сразу на второй, называвшийся головным.
Параллельно с занятиями в головном классе, где руководителями были художники Корин и Горский, я занимался еще в пейзажном классе, руководимом Аполлинарием Васнецовым.
На второй год Московское общество любителей художеств постановило выдавать мне ежемесячно стипендию в размере десяти рублей сроком на шесть месяцев. Занимался я в Училище с огромным увлечением и старанием. Чувствовал себя морально замечательно. В первой половине учебного года, в октябре 1902 года, мне, как наиболее успевающему и нуждающемуся ученику, был предложен заработок в виде урока по рисованию. С огромным волнением и беспокойством я взял этот урок с оплатой восемь рублей в месяц.
Это было началом моей второй специальности, то есть педагогической.
Три последних года подряд получал денежные премии за успеваемость.
После окончания курса в натурном классе можно было продолжать работать.
В это время все, что я умел и знал в области живописи, меня крайне не удовлетворяло. Многое мне в то время казалось никуда не годным, никому не нужным. Я не знал, что мне делать и как делать.
Мой учитель А.М.Васнецов ответил на мои муки и переживания, продолжавшиеся три года подряд, заявлением: «Вам следует писать и не следует мучиться, так как вы для этого молоды».
Зимой 1904/05 года мне хотелось поработать у В.А.Серова и К.А.Коровина, но из этого ничего не вышло.
Революция 1905 года меня захватила. Картины вооруженного восстания на улицах Москвы, митинги, где приходилось слышать речи ораторов различных партий, в которых мне тогда трудно было разобраться, сильно волновали.
В это время мне был непонятен весь гнилой период в искусстве под названием «модерн» и «декаданс». Это во многом затормозило мой творческий рост художника.
Несмотря на складывающуюся для меня так неблагоприятно обстановку, я продолжал заниматься педагогической работой. Летом 1906 года во вновь строящемся доме я организовал себе мастерскую, в которой работаю и до сих пор.
Студия с моими многочисленными учениками и беготня на уроки по домам отнимали у меня целиком и время и энергию.
Весной 1907 года художник Михайловский обратился ко мне с предложением взять его вместе с учениками в компаньоны. Я согласился на его предложение, и мы с ним руководили вдвоем студией с учениками в количестве приблизительно пятидесяти человек. Художник Михайловский бывал за границей, в Италии, очень много говорил о старых мастерах, которые были до этих пор мне непонятны. Но когда он показал мне замечательные репродукции с произведений великих итальянских мастеров, с рисунков, картин и портретов таких художников, как Тициан, Рембрандт и другие, я неожиданно для самого себя был поражен, настолько мне они показались замечательными.
Петербургский Эрмитаж произвел на меня потрясающее впечатление. В это время мне были прямо-таки неприятны М.А.Врубель, К.А.Сомов. В картинах старых мастеров я видел драпировки красного цвета в любом количестве, между тем в этот период красный цвет считался грубым, не художественным.
Все виденное в Эрмитаже меня сильно зарядило желанием во что бы то ни стало поехать за границу.
После заграничной поездки (1908) мне казалось, что я своим разумом и чувством постиг все глубины, все тонкости изобразительного искусства. Мне казалось, что творчество всех этих величайших художников окончательно оформило во мне художника-живописца.
Я был потрясен работами Микелянджело, Тициана, Рембрандта, Рубенса, Тернера, Веласкеса, Гольбейна, Дюрера, Кранаха и величайшего родоначальника итальянской школы Джотто с его учениками, которые особенно привели меня в восторг и восхищение (падуанские фрески). Я считаю, что фресковая живопись так же богата бесконечными возможностями звучания, как музыка с ее разнообразием, переливами, тембрами, вибрациями и т. д.
Пожалуй, в еще большем восторге я был от венецианских мозаик в соборе Сан-Марко с их могучим, пышным, полнокровным, богатым, нарядным колоритом.
Необходимо сказать о знакомстве с другом Михайловского — художником П.П.Кончаловским, которое произошло в 1907 году. Родственность взглядов на живописное искусство быстро сблизила меня с П.П.Кончаловским, и вся наша неудовлетворенность тогдашней жизнью в искусстве усиливала взаимную связь и интерес друг к другу.
Начав работать в Москве, имея в своем сознании все виденное за границей, я все же не знал, как мне надо писать н рисовать. Первые месяцы по возвращении в Москву в моих живописных этюдах чувствовалось хотя и не особенно отчетливо, но уже нечто совершенно другое.
Я замечал, что у меня на холсте получается нечто напоминающее Сезанна, Ван-Гога. Мои работы этого времени больше напоминали современных французских мастеров.
Моя работа в мастерской В.А.Серова привела его в невероятное раздражение. Характер моего письма вызвал бурное негодование у всей профессуры.
Весной 1909 года на одном из моих этюдов было крупно написано мелом: «выбыл». Когда я узнал об этом в канцелярии и сообщил, что хотя и сильно запоздал, но все же мог бы сдать зачеты по научным предметам и получить диплом, мне ответили: «Вы, не желая выполнять новую программу по искусству, считаетесь выбывшим из школы».
В 1909 году, кажется в начале зимы, я попытался в первый раз выступить со своими работами в Петербурге на выставке под названием «Новое общество художников», где был председателем художник Д.П.Кардовский. На эту выставку было принято несколько моих работ.
Затем я участвовал на выставке «Золотое руно» в январе 1909 года, где приняли участие Гончарова, Ларионов, Кончаловский, Фальк, Куприн и я. Здесь я имел скандальный успех, то есть никого так не ругали, как меня, и печатно и устно. Часть участников последней художественной выставки картин «Золотое руно» осенью 1910 года решила организовать в Москве выставку под названием «Бубновый валет».
Это название нравилось большинству участников этой выставки тем, что оно вызывало чувство удивления, изумления, брезгливости.
В годы 1909 — 1911 в моей живописи все отмечали буйную, неудержимую колористическую стихию. После же этих лет до Октябрьской революции мои работы были более сдержанны. Мне хотелось изображать видимый мир внешне более законченным.
В 1923 году на Рождественке, во Вхутемасе, была открыта выставка под названием «Московские художники», где были выставлены работы бывших участников «Бубнового валета».
Я выставил свои пейзажи, портреты, натюрморты. Мне на этот раз хотелось, как никогда, сказать всем, что мне надоело видеть изображенным человеческий портрет без головы, незакрашенные холсты и тому подобное безобразие.
Этими работами мне хотелось сказать многим товарищам, что надо писать так, чтобы всякий нормальный человек воспринимал в наше время искусство, как воспринимал его во времена Фидия и Рафаэля, чтобы оно было понятно без объяснений.
В 1923—1924 годах я чувствовал, что наступила пора приступить к работе над собой как над человеком — общественником и художником, что надо стремиться воплощать в искусстве те идеи, во имя которых живет и борется лучшая часть человечества.
В 1922 году появилась новая художественная организация под названием «Ассоциация художников революционной России» (АХРР). Я решил перейти в эту организацию. Перейдя в АХРР со своими учениками, я организовал там ахрровские курсы. Я пробыл в АХРР до весны 1930 года.
Опубликовано: Мастера советского изобразительного искусства. Живопись.- М.: Искусство, 1951.- С.309-316.
